Дети войны… Их истории похожи: голод, холод, похоронки и… слезы. Горя много, радостей мало. Все они мечтали только об одном: чтобы скорее закончилась война, чтобы вернулись домой отцы и братья, чтобы перестать бояться завтрашнего дня и, наконец, досыта наесться. Лепешки из травы и гнилого картофеля, пропаренные в печи зерна пшеницы – еда, вкус которой убеленные сединой ветераны помнят до сих пор. Раздетые и голодные, они ходили в школу, работали наравне со взрослыми в колхозе и дома, забыв на долгие годы об играх, о материнской и отцовской ласке, внимании. Вообще, забыв, что они дети.

Антонина Григорьева – одна из них. Великую Отечественную встретила девятилетней девчонкой. Что такое война, уже знала – на Финскую забирали любимого дядю, маминого брата. Его провожали в лютый морозный день в декабре. Вместе с ним уходили на фронт еще трое односельчан. Вернулся один – дядя Федот. Тоня помнит, как идет он по горному склону, красивый, в военной форме, на голове – шлем с темно-красной звездой, а вокруг – красные ягоды.

Войну 1941-го в поселке «Заря» Бижбулякского района ждали: ходили тихие разговоры, в сердцах селилась тревога. А она пришла, как всегда, неожиданно. В воскресенье утром мужики и бабы поехали на ярмарку в райцентр, а к вечеру вернулись с вестью: «Война!» Родители объяснили Тоне, ее сестренкам и брату: «Гитлер напал на Советский Союз».

Дядю Федота забрали сразу. Он даже не успел сообщить об этом сестре, Тониной маме – она сама увидела, как на двух грузовиках увозили односельчан. Женщина шла с родника, на плечах – коромысло, ледяная вода в ведрах сверкает солнечными бликами. У дороги – толпа народа, плачут, машут отъезжающим машинам. Вдруг она заметила белую фуражку – такую носил только Федот. Он стоял в кузове второго грузовика, махал руками и кричал: «Аппа! Аппа!» Женщина бросила коромысло, ведра с грохотом упали на ягодную полянку, расплескав холодную родниковую воду. Она не чувствовала, как намокла и потяжелела обувь, – бежала и бежала за машиной, задыхаясь от слез. Машины были уже далеко. Федот стоял, придерживая фуражку. Таким она его и запомнила. Он пропал без вести в феврале 1942 года…

О том, что на фронт заберут отца, в семье даже не думали. Был он немолод, болен – сказывалось ранение на Финской войне. Сначала ему выдали бронь – он руководил ТОЗом (товариществом по обработке земли), был заведующим фермой. Но когда с фронта вернулся раненный сосед, Никиту Григорьева вызвали в военкомат – теперь его было кем заменить.

– 22 августа 1942 года отец и еще семеро колхозников вернулись из Бижбуляка и спешно стали собираться. Отец быстро соорудил из мешка рюкзак, привязав по углам картофелины, забросил туда одежду, немного продуктов, и все вместе выехали на телегах в Приютово. Мы, дети, и мама, она была в положении с младшим братом, поехали провожать отца, – рассказывает Антонина Никитична. – Помню большую площадь, вокзал тогда с другой стороны был, рядом – с десяток домов. Мы уснули в ожидании прямо на телеге. Вдруг слышим: «По вагонам!» Проснулись и увидели, как отец переодевается в военную форму. Он всех нас поцеловал, слов, которые говорил нам на прощанье, не помню. Мама наказала нам никуда не ходить и побежала за папой, мы остались плакать…

– Из семи человек домой вернулись трое, остальные, в том числе мой отец, погибли, – продолжила после долгого молчания моя собеседница.

– На письма, которые писал нам отец, отвечала я, мама неграмотная была. В сентябре его отправили на Сталинградский фронт, через два месяца он погиб. Под д. Ерзовкой Дубовского района. Меня пригласили туда на празднование 30-летия освобождения Сталинграда в 1972 году. Народу было много: военных, ветеранов, гостей. Был парад, потом нас повезли по местам боевой славы. Я познакомилась с женщиной из Новокузнецка, которая во время войны восстанавливала Сталинград. Она рассказала, как сразу после освобождения города от немецких захватчиков туда, по приказу Сталина, отправили комсомольцев из Сибири. Они должны были очистить то, что осталось от города – горы кирпича, бетона, боеприпасов и трупов – так, чтобы не осталось ни одной пули, ни одного осколка, и похоронить всех погибших. Так вот, к весне они успели не только убрать все, но и подготовить земли к посевной – фронту нужен был хлеб. Все это время молодые люди жили в окопах, им выдавали продукты, из которых они в железных касках варили кашу – никакой другой посуды не было. И в тылу было, как на войне…

Через 10 лет Антонина Никитична вновь поехала в Ерзовку. К тому времени в райцентре поставили большой памятник со списками всех погибших. Она смотрела на фамилию отца и плакала, вспоминая, как о его последних днях рассказывал вернувшийся с войны односельчанин.

…Их привезли под Сталинград в начале осени. В окопах – вода по колено, сверху – то снег, то дождь. Днем и ночью идут ожесточенные бои. Мокрая одежда, не успевавшая просохнуть, ночью превращалась в ледяной панцирь. Каждый день на построение выходило раза в три-четыре меньше солдат, усталых, оборванных, больных. Но с новым днем – откуда силы брались! – они вновь бросались в атаку, не жалея жизни ради спасения Родины. Дядя Володя не видел, как погиб отец. Никита Григорьев просто не вернулся после очередного боя…

Вспоминая об отце, Антонина Никитична не может сдержать слез. Прошло 73 года, а поездку в Белебей накануне войны она помнит, как сейчас.

– Перед самой войной нас с Машей, младшей сестрой, отец впервые повез в Белебей, на рынок. Целый день мы с сестрой просидели на телеге. Завершив покупки, подъехали к Дому колхозника. То ли там мест не оказалось, то ли отец все деньги потратил, но ночевали мы тоже на телеге. Я говорю отцу: «Почему нас в дом не приглашают? Мы же в деревне всех зовем, на стол накрываем, угощаем и ночевать оставляем. А здесь даже подушку не дали!» Ранним утром мы тронулись в путь. В Надеждине отец встретил знакомого. Они долго разговаривали, потом, сделав из огурца рюмки, выпили чекушку водки, которую купили тут же в ларьке. Почему запомнилось именно это, не знаю. Еще помню лето, эту долгую-долгую дорогу и ягоды, за которыми мы время от времени спрыгивали с телеги…

В письмах папа наказывал, чтобы я училась. И мама старалась исполнить его желание, хотя в доме было много работы, а я – старшая. Младший брат Коля родился в апреле 1943 года. Смотрели за ним две младшие сестрички. В два года он погиб под колесами телеги – женщины везли сено и не заметили играющего на дороге малыша. Нас осталось четверо, а вскоре мы осиротели – в 1947 году умерла мама.

Весна в том году была холодной. Во время посевной попеременно шел то снег, то дождь. Мама работала плугарем, и уже несколько дней ходила на работу с температурой. 13 мая опять шел снег с дождем, мама пришла с работы мокрая, продрогшая, легла и больше не встала. Умерла она в больнице, в Бижбуляке. Я пешком ходила ее навестить. Она будто ждала меня, сказала слабым голосом: «Я сегодня умру, дочка. Ты корову продай, всех младших отдай в детдом, а сама учись». Это были ее последние слова.

В детдом нас не взяли, районное начальство сказало, что нигде нет мест. Жили мы, в основном, втроем. Сестра Маша «пошла по домам» – помогала по хозяйству, нянчила детей. Ей платили ночлегом и едой. Однажды она прицепилась к вагону и уехала в Абдулино, где милиция сняла ее с поезда и определила, наконец, в детский дом.

А у нас дома холод, топить нечем. После школы я бежала в лес, собирала ветки, утром ими топила печь. На ней весь день и сидели мои сестра и брат. Умереть с голоду нам не дала наша умница-корова. Она будто понимала, что нам тяжело. Сена было мало, только то, что с сестрой насобирали летом. Но недалеко от нашего дома был конный двор. Оттуда каждый день вывозили навоз, а в нем – почти свежая солома. Так наша корова ходила каждый день туда кормиться. Если кто-то возит сено или солому, наша Пеструшка тут как тут, бежит за санями. Кто-нибудь да выбросит ей пучок – все знали, чья она.

Потом мы с Людой остались вдвоем – Иосифа забрал к себе двоюродный дядя. С сестрой ели все, что находили. Траву, ягоды, зерно. Зимой – картошку. Ну и молоко у нас было всегда. Мы и огород сажали, и картошку. Семенную картошку, бывало, съешь, сажать нечего. Так я в соседнюю деревню огород копать нанималась. Целый день копаю, за это мне – ведро картошки. Несколько дней схожу и наберу на посадку. Глазки аккуратно срежем, а середину съедим. Грибы есть боялись – от них многие умирали. Весной мерзлую картошку собирали, солили ее, чтобы лучше хранилась, потом пекли лепешки.

Я училась в пятом классе, когда закончилась война. Однажды учитель физики и математики Беляев не пришел на урок – такого никогда не было. Он жил в соседней деревне, за горой, но в школу приходил и в дождь, и в буран. Меня и еще одну девочку из класса отправили узнать, что случилось. Мы с подругой побежали, на самой вершине столкнулись с учителем. Он идет счастливый, улыбается. Кругом красота, трава зеленеет, ягодные листочки блестят, как стеклянные. Михаил Дмитриевич спрашивает: «А вы почему не празднуете?» «Что праздновать?» – спрашиваем. «Так победа же! Война закончилась!»

Мы приходим вместе с ним в школу, а там уже все знают. Выстроились на улице, как на парад. Все радуются, кто-то плачет.

Из всех военных лет самым радостным был День 7 ноября. В этот день, в честь празднования годовщины Октябрьской революции, колхоз кормил супом всех, досыта. В придачу давали кусок мяса и хлеб. Не знаю, как другие, мы с сестрой этого дня ждали целый год. Родственники нам не помогали, наверное, самим нелегко было. Бывало, придем к бабушке (она со снохой жила), постоим у порога и уходим. Когда мы жили в достатке, у нас всегда родственники были…

И вот Победа! На радостях все обнимались, всех прощали. Казалось, что теперь все будет легко и просто. Но жизнь не хотела меняться, словно проверяя нас на прочность. Впереди были годы восстановления хозяйства, годы терпения и преодоления. Да, мы закалились в трудностях, мы многое смогли пережить и остаться людьми. Тем более обидно видеть, как неуважительно сегодня относятся к труду. Мы работали и не спрашивали, сколько будут платить. Знали, это нужно нашей стране. Неужели, чтобы это понять, надо пережить столько горя и страданий?

Галия Ванюшина
Фото Оксаны Алексеевой