Страшное слово – блокада… Семьдесят лет прошло с того незабываемого дня – дня прорыва блокады Ленинграда. Тысячи людей бились насмерть, полегли в рукопашных боях, но выстояли и не отдали город фашистам. Это была самая страшная страница в истории второй мировой войны… Мы встретились с детьми защитника Ленинграда Петра Филипповича Галактионова, проживающими ныне в Белебее.

«Я даже и не успел проститься с отцом, убежал в школу. Помню только, он попросил: «Зайди по дороге на поле к матери, скажи ей». Пришел с учебы – а его уже нет. В тот момент мое детство и кончилось».

Пятеро детей остались на руках у матери – десятилетний Андрей, семилетний Иосиф, пятилетняя Татьяна, Леонид – трех лет от роду, и полуторамесячная Анна, – когда их отец ушел на фронт. Ушел сразу, как только окончилась уборочная. Оборонял Ленинград в составе 80 стрелковой дивизии Волховского фронта. Очень скучал по жене, детям, родной деревне, часто писал домой письма о том, как воюет, что три раза был ранен и несколько раз лечился в госпиталях…

В одном из писем он сообщил, что вышли из окружения на Ладожском озере. Белые солдатские треугольнички мать бережно хранила в большой корзине вместе со всеми документами, они были очень ценными для всей семьи. – Получив похоронку на отца в 1943 году, мама слегла – отнялись ноги, – вспоминает Анна Баталова (Галактионова). – Нас объял смертельный страх – вдруг она никогда не встанет и умрет, а мы останемся одни? Как мы будем жить? Горе, страшное горе… Мама долго лежала, и все хозяйство держалось на старших детях – Андрее, Иосифе и Татьяне, потом боль потихоньку стала отступать. Надо было как-то жить дальше. Всем в семье доставалось – работали с утра до ночи. Мы с Леонидом дома: что мама накажет, он сделает – прибирается, кушать готовит, за мной присматривает, я-то совсем маленькая была. Помню, надену его шубу (старшим шили из шкур, а у меня – не было, но так хотелось!) – она мне почти до полу, его валенки – выше колена, платок, уж не помню, повязывала на голову или нет, выйду на улицу, около дома погуляю.

Голодно было и холодно. Утром встаем – вода в ведре корочкой льда покрыта. Дров практически не было. В то время мы жили в степном Давлекановском районе, в деревне Дундук. Так мама просила у председателя лошадь, чтоб съездить к дедушке в Белебеевский район за дровами, которые он понемногу припасал для нас. Их очень берегли, использовали только для растопки. Топили печь чем могли. Мама ночью ходила на поле за соломой, которая оставалась после уборки урожая. А ведь за это строго судили и даже сажали в тюрьму! Идет, а у самой душа дрожит – не дай Бог поймают, пятеро останутся... Соберет вязаночку, придет – истопит печь. А толку от нее? Прогорает быстро, и тепла совсем немного. Топили «коренюшками» – так мы называли корни подсолнечника, оставшиеся после его сбора. Их собирать уже официально разрешали.

За зиму от скотины накапливалось много навоза, и мы заготавливали кизяк, которым тоже печь топили. Навоз мешали с соломой, поливали водой, замешивали, на специальных станках делали «кирпичики», потом сушили и убирали на зиму. Это была наша детская работа.

– Тяжело всем приходилось, – продолжает ее рассказ брат Иосиф Галактионов. – Отца забрали на войну в ноябре 1941 года. Приехал из сельсовета верховой на лошади, привез повестку: «Так, мол, и так, собирайся». Я даже и не успел проститься с отцом, убежал в школу (учился тогда в первом классе). Помню только, он попросил: «Зайди по дороге на поле к матери, скажи ей об этом». Пришел с учебы – а его уже нет.

В тот момент мое детство и кончилось. С семи лет я пас с Андреем телят. Бывало, ребятишки играют на полянке в лапту, а мы сидим, караулим, чтобы телята не разбежались. Чтобы как-то выжить, мама держала скотину. Один раз в деревню приехали люди из сельсовета – посчитать, сколько голов скотины у нас есть, а затем обложить налогом. А чем его платить? Вот мама нам с Татьяной говорит: «Гоните овец в овраг на луговину и глядите, чтоб они не убежали, а то попадут под перепись». Так мы их и спрятали от переписи, зато зимой хоть мясо было.

А как тяжело было на прополке! В начале лета всем раздавали наряды – по нескольку десятков соток. Нужно было два-три раза обработать этот участок за небольшой промежуток времени. Пшеницу и рожь не так было тяжело полоть – ходи по полю и травку выдергивай, сложнее – подсолнечник и свеклу. Их пололи мотыгами – это долго, жарко, да и земля не везде мягкая. Трудно было…

Очень бы хотелось попасть на могилу отца. Погиб он в ожесточенных боях на Синявинских высотах, похоронен в бывшей деревне Тортолово, на кладбище, в братской могиле 306, вместе с боевыми друзьями, которые бились с врагом не на жизнь, а на смерть…

Разговаривая с этими убеленными сединами людьми, я пыталась понять – благодаря чему они не сломались в те страшные годы, как выстояли, выдержали, что помогало им – детям, оставшимся без отца, с больной матерью, – выжить, достойно вынести эти тяжелые испытания, выпавшие на их долю? Наверное, самое главное – они были вместе, держались друг за друга, жили друг для друга. Как потом сказала Анна Петровна: «Наверное, сама жизнь подсказывала нам, вразумляла и заставляла выживать».

Записала Маргарита Ткач
Фото из архива