В ЧЕСТЬ Дня Победы над клубом вывесили красный флаг. В клуб набилась вся деревня. У трибуны звенели медалями и орденами вчерашние фронтовики, нещадно смоля махорку. Чуть поодаль толпились их счастливые принаряженные жёны. Выделялись печальными ликами и тёмными уборами одинокие вдовы. Альтук и Мария держались особняком. Обе женщины не потеряли веру, что их мужья живы. Альтук по случаю великого праздни¬ка вытащила из сундука и нарядилась в любимое мужем бордовое платье и подвязала самую красивую шаль.

Председатель колхоза послал за уполномоченным в Бижбуляк лучшего выездного рысака. Представитель райкома прибыл за сорок вёрст и поздравил земляков с Великой победой. Всего за годы войны из Бижбуляк- ского района направили на фронт десять тысяч чело¬век, в том числе сто девушек. Из Мало-Менеуза ушло 186 человек, многие прошли войну в составе 112-ой Башкирской кавалерийской дивизии.

Альтук разглядела среди гостей из соседней Кош-Елги Григория Семёнова, огромного мужика с безобраз¬ными оспинами на квадратном лице. Она протиснулась сквозь плотные ряды фронтовиков к однополчанину мужа и спросила его с замиранием сердца:

- Григорий, ты с моим Микки на войну уходил, вме¬сте воевал под Ленинградом. Когда ты его в последний раз видел? - вопрошала Альтук с последней искоркой в глазах. - Он жив? А может, его ранили?

На мгновенье она стала слабой и будто даже ниже ростом.

- Альтук, там, у солдат, тоже была страшная голоду¬ха, - невнятно пробормотал Григорий, будто чувствуя вину перед женщиной. - Приходилось силой отымать харчи у слабаков. А твой Микки, небось, от голода по¬мер, - невольно сболтнул он, глядя в тёмные, как омут, глаза Альтук. - Слишком правильным был! - поморщил¬ся он. - Слизняком оказался твой Микки! Слюнтяем! Здоровый мужик, нехилый, но стоял в стороне, никогда не отбирал хлеб у других. Уж больно совестливый!

- Нет! Не верю! Он жив! Ведь похоронки не было!

У всех праздник, а Альтук накрыло тучей чёрного горя. Она представила; что никогда не увидит свое¬го Микки. С трудом сдерживая подступающие слёзы, выскользнула из клуба. Прячась от любопытных глаз, спустилась вниз по проулку. Прислонилась в бессилии спиной к шершавому боку ивы и дала, наконец, волю слезам. Тело Альтук сотрясали волны горьких рыда¬ний. Будто стержень внутри надломился, и силы вдруг иссякли. У неё враз подломились колени, Альтук обня¬ла ствол старой уродливой ивы и сползла вниз на сы¬рую землю. Стоя на коленях, Альтук исступленно била кулаками по дереву, не чувствуя боли в руках:

- Ты наша ива! Ты видела наше счастье! - в отчаянье подняла голову она и сквозь корявые стволы, сквозь сетку спутанных веток, обратилась высоко к безмя¬тежному небу, будто ища ответа. - Что же вы наделали? Куда смотрели? Как же мне жить без него?

Вековая ива безучастно шумела на майском ветру, а безразличное небо качало невесомые облака и не давало ответа.

Альтук долго плакала и причитала под их памятной с Микки ивой. «Микки, где ты? - взывала она. - На кого ты меня покинул? Нет мне жизни без тебя!»

Нетвёрдой походкой, она понуро брела домой по пустынной улице, вытирая тайком глаза уголком наряд¬ного платка.

- Дети, война кончилась, - рыдала безутешно Альтук, перебирая в руках его письма. - У счастливых детей отцы вернулись. У меня счастья нет, и у вас его нет. Наш Микки пропал без вести. Где он? Лежит ли в земле сырой? Или птицы обглодали его белые косточки?

Еликанида впервые видела маму плачущей. Она по¬рывалась обнять и пожалеть маму, поплакать вместе с ней, но не посмела подойти. Альтук в своём горе со¬всем не замечала душевных мук дочери. Еликанида ощутила себя ненужной, ей страстно захотелось вый¬ти на воздух. Она нацепила поверх холщового платья серенький кафтанчик из самотканого сукна, незаметно выскользнула из дома.

На улице слышались громкие голоса, крики, звуки гармошки. Пахло весной. В воздухе носились запахи вербы, распустившихся почек, талой воды, растаявше¬го навоза и чернозёма.

Она с любопытством высунула нос со двора. Дядя Петюк с аккордеоном наперевес наигрывал бравурную мелодию, а его половинка, тётя Марфа, плясала, высоко поднимая руки. Рядом горланил дядя Ягур, а его жена со счастливыми глазами негромко подпевала. Феня с Таней прыгали вокруг. «Они счастливые дети,- неволь¬но подумала про себя Еликанида, - потому что папка дошёл до Берлина и домой вернулся».

В свои девять лет, тонюсенькая, как берёзовая лу¬чинушка, Еликанида переросла ровесниц. Ощущение собственной неполноценности никогда не покидало её. Еликанида остро чувствовала одиночество и обделённость. Ощущала себя рядом с сестрой Полей неуклю¬жей длинноногой птицей, с тощей шейкой и большим ртом. «Ни в мать, ни в отца! - говориa мама часто в злом порыве. - Рот большой, непонятно в кого! Вот Полина - совсем другое дело». Мама оставила вечное клеймо ущербности в хрупкой душе дочери.

«Это не мой праздник, - горько подумала Еликани¬да. - И счастья впредь мне не видать». Прислонилась к плетню, не решаясь примкнуть к общему веселью. Но всё равно детская душа отзывалась на задорные звуки музыки. Ей было до боли завидно смотреть, как Феня и Манька, наряженные в доселе невиданные шелка и кружева, дурачатся на улице. Неправдоподобно на¬рядные сарафаны, подшитые воздушным гипюром, казались Еликаниде невиданным богатством. Потом ока¬залось, это были обыкновенные дамские комбинации, вывезенные лапой из побеждённой Германии. Как бы ей теперь хотелось быть такой красивой, как старшая сестра, и нарядной, как подружки!

- Ты чего нос повесила?! - прервала её печальные думы Христинка, соседская голенастая девчонка. Папка Христинки тоже не вернулся с войны. Мама говорила, что дядя Кирук тоже пропал без вести. Зна¬чит, и Христина такая же горемычная, как Еликанида. Это обстоятельство примиряло её с соседкой, хотя на их улице Христина считалась баловнем судьбы. Един¬ственная дочь в семье, а у них четверо на маминой шее. Христинку любили и жалели не только родители, но и дед Степан. Его добротный дом стоял через дорогу. Высокий каменный забор служил границей между вла¬дениями Степана и крепкими хозяйствами его сыновей.

- Ты видела, видела Маньку и Феню?! - тараторила взахлёб от восхищения Христинка. - Вот воображули! Разглядела, какие платья им отец с войны привёз? Тонкие, как воздух, и лёгкие, как пух! А видела кру¬жева?! Тоньше паутины! Это самые красивые платья на всём свете! Мама говорит, что такие кружева только буржуйки носили до революции! И что таких воздушных платьев нет даже у самой тёти Клавдии! Мне папа тоже такое привезёт! Даже лучше. Вот увидишь!

Христинка любила присочинить. Еликанида предста¬вила себе на мгновение нескладную и невзрачную под¬ружку в розовых шелках и бантах, невольно улыбнулась.

- Пошли с нами к дедушке. Там будут вкусные пиро¬ги, - добавила Христинка заговорщицки. г А мама твоя не заругается? - робко спросила Еля.

- Нет, сегодня она добрая, - беспечно захихикала Христина. - Пошли-пошли, там мёд будет. Ты же его любишь.

Еликанида хоть и любила страстно мёд, но идти с соседкой отказалась...

Дина Гаврилова